Сумерки Мира - Страница 51

На ладони лежала монета. С выбитым чеканным профилем в узком зубчатом обруче.

Согдийский феникс. Древний и потертый.

Слишком древний.

Жрец Маарх-Сату медленно встал, разгибая хрустящие колени, и вышел из шатра, не говоря ни слова. Юкики смотрела ему вслед, и губы ее беззвучно шевелились.

– Ай, господин… мой господин… Гость – тоже господин… только совсем плохой… бледный-бледный… Есть не просит, пить не просит… Зачем пришел?

Маленькой женщине почему-то хотелось плакать.

8

– Ты, Тидид?

– Я, Марцелл…

– Ну что, открыли Дверь?

– Открыли, бес…

– И что за Дверью?

– Бездна, Марцелл. Оттого и не ушли. Остались…

– Побоялись в бездну шагнуть?

– Не в бездну. В Бездну! И только так. Но не побоялись. Шагнули. Чистые шли первыми. Я и другие – за ними. Скоро все люди станут такими, как мы.

– Как я?

– Как ты. Я теперь вечен, Марцелл.

– Как Изменчивые?

– Как они. Я меняю облик, Марцелл… И многое другое.

– А где тень твоя, Тидид?

– А зачем мне тень, Марцелл?

– Луна в глазах твоих… Где твой рассвет, Тидид?

– А зачем мне рассвет, бес?

– Хорошо, пусть так. А остальные? Те, кто не пойдет?…

– Горе всем остальным, Марцелл!…

– Ты говорил мне раньше, согдиец, что я – мертв. Теперь я – жив. Ты раньше тоже был жив. Теперь ты – мертв.

– Ты вечно жив, Марцелл. Я – вечно мертв. Есть ли разница?!

– Не знаю. Зачем пришел? Опять за мной?

– Нет. За людьми пришел. За твоими людьми. Пусть уйдут со мной. К Двери.

– Нет.

– Да…

…Сгорбившись, старый жрец смотрел, как худой человек, не оборачиваясь, не отбрасывая тени, идет между кибитками, растворяясь в сумерках.

Потом жрец перестал горбиться. Он устало стянул головную повязку вместе с седым париком и вытер ею потное раскрашенное лицо.

9

…Вот и случилось то, чего боялся я и во что не хотел верить, пряча голову в горячий песок сиюминутности…

Я не знаю, кем ты стал, упрямый Тидид, но ты получил все, к чему стремился. Все – и с лихвой, и зависть захлебнулась полученным… Не дорого ли плачено, Тидид?! Жизнью своей оплатили вы, ушедшие и вернувшиеся, новое могущество, потому что живые не должны уходить – и возвращаться.

Девятикратные тоже умеют возвращаться, но – утром. Утром, с рассветом, а не в ночи, после заката, как воры… Вы отбросили жизнь свою вместе с тенью, потому что солнце не хочет больше видеть вас, только сами вы вряд ли понимаете это. Ты смеешься, Тидид, ты разводишь руками, речи твои разумны – но они холодны, и от голоса твоего несет тлением!… Так что разница между нами все же есть…

Ты пришел за людьми. Ты хочешь увести Бану Ал-Райхан, увести к бездне. Ты желаешь им добра, ты хочешь всех сделать такими, как ты сам, ты всех хочешь сделать такими…

Мертвыми.

Нет, ты не скажешь им этого. Ты и себя не считаешь мертвым. Но я-то чувствую правду, и я – боюсь! Я, бес, бессмертный, которому никто и ничто в этом мире не в силах причинить вред, – я боюсь! Потому что не знаю, что могу я, вечно живой, противопоставить тебе, вечно мертвому?! Я не нахожу ответа на свой вопрос, и страх охватывает меня, сжимая вечно молодое сердце липкими старческими пальцами. Ибо ты, Тидид, знаешь, зачем пришел, и знаешь, что тебе делать, а я – не знаю.

Я знаю одно: меня снова силой вовлекают в жуткую и бессмысленную игру, в которую я когда-то выиграл, а теперь оказывается, что это игра без правил, и вновь передо мной мой старый противник – Смерть. Что с того, что тогда, почти шесть веков назад, она звалась Некросферой и я считал, что навсегда отправил ее в небытие? – Разве может умереть то, что и так мертво?! Ты стоишь передо мной, посланец Бездны, небытия, захотевшего быть; и веет от тебя могильным холодом. Нет во мне смерти, Тидид, неподвластен я тебе – но и ты неподвластен мне, ибо нет в тебе жизни… Мы в разных плоскостях с тобой… но где-то далеко за горизонтом наши плоские миры пересекаются. А может быть, он не так уж и далек, этот горизонт…

И я боюсь, до дрожи боюсь нашего пересечения; у меня отнимаются ноги, и во рту становится сухо, и я заливаю эту пустыню дождем терпкого, недобродившего вина и уже не могу понять: действительно ли это ты, Тидид, стоишь напротив, стоишь и усмехаешься, или это лишь плод моего взбесившегося воображения…

Следующая чаша была выбита у меня из рук. Тот, который Был Я, без лишних церемоний закатил тому, который Есть Я, увесистую затрещину, и рядом с ним молча встали остальные – Те, которые Я.

О небо, как же они меня били!… Били и молчали… «Ты же Отшельник, скотина, – молчали они, – вставай, мразь, вставай, пьяный бес, забывший себя, как встал ты шесть веков тому назад!… Иди на арену, пыль манежная, иди туда, где твое место, иди – трус!… Они все ушли, твои братья по Вечности, и один в поле не воин, но все равно – вставай, тот, который Мы!…»

Я судорожно вцепился в остатки своего родного и уютного страха, но хмель неудержимо улетучился из головы, а страх уходил вместе с ним, уходил, не оборачиваясь, и осталась одна ярость, зрячая, страшная, бесовская ярость, потому что те, которые Я, были правы, потому что ночная тварь уводила людей, уводила мое племя, а я…

Я встал. И Тидид – или его призрак – колыхнулся и растаял в свежем дыхании ветра, откинувшего полог моего шатра.

Голова раскалывалась, но мне было не до того. Во-первых, одного из нас по-прежнему не хватало. Я не мог понять, кого именно, но он был мне очень нужен. И второе: улыбка, улыбка Тидида, кривая, но торжествующая улыбка на тающем лице…